Ведьма в Царьграде - Страница 117

117

– Мало того что я тебя чуть не потерял, лада моя, так я еще и веру свою должен оставить? Нет, государыня, пусть и пришлось мне со страхами разными на Руси столкнуться, да только сам я против них выстоял, помощи ни у кого не просил. Вот и под защиту Бога христиан не пойду.

Ольге было грустно, хотелось переговорить со Свенельдом, сказать, что для души вера христианская надежнее, если и впрямь мира с собой хочешь. Надо ведь просто поверить… Да как такое объяснишь, если сам не прочувствуешь? Хотя вон иные из ее людей радостно согласились креститься, были оживлены, даже веселы. Однако нашлись и такие, кто, наоборот, помрачнел, стал упорствовать, озлился. Ну да священник Григорий никого не упрашивал, он еще ранее присмотрелся, кто уже проникся верой, а кого и просить не следовало. Поэтому он внес в определенные списки только тех, кто сам выказал желание. А вот с купцом Сфирькой, какой тоже хотел пройти обряд крещения, Григорий даже заспорил.

– Что же ты удумал, шельмец! Ведь крещеный уже…

– Крещеный, да не в самой Софии Великой. Мне же любо именно в главном храме ромейском креститься, чтобы красота вокруг была, чтобы ладаном пахло и хор гремел. Вот тогда, может, и уверую… Ну, воистину уверую.

И Сфирька был не на шутку обижен, когда Григорий наотрез отказался вновь отправлять уже крещеного боярина, раба божьего Мирона, на новое крещение. Строг он в этом был страсть как.

Еще заупрямился против крещения волхв Коста. Ну да с Костой Ольге в последнее время было и так трудно. И если она еще порой сомневалась насчет того, поддался ли приворотному зелью Константин или нет, то уж Коста воистину был одурманен чарами. Причем, будучи волхвом, сам осознал это.

– Морок на мне – я это сразу учуял. Но сладкий морок. Как же я от него откажусь, если душа моя, столько лет живущая словно под гнетом, вдруг возрадовалась той великой тайне, какую ныне сердце мое обрело? И если ранее, государыня, я жизнь тебе посвящал из одной лишь преданности, то делать трудное дело для лады моей мне слаще, чем мед свежесцеженный, радостнее, чем песня звонкая.

– Да ведь морок любовный пройдет однажды, – пыталась напомнить ему Ольга. – И тогда…

– Я знаю, что тогда. Тоска у меня будет и горечь. Но разве не так я и жил ранее, когда превращал себя в хана печенежского да обитал среди чужаков? Зато когда сойдут чары приворотные, мне будет что вспомнить. Но только ли вспоминать буду? Ты ведь красавица, Ольга Киевская, ты достойна того, чтобы полюбить тебя… служить тебе верно. И для тебя, и для Руси нашей!

«Ну и пусть таким остается», – решила Ольга, отпуская волхва. Ведь ей нужны верные люди, на них ее держава держится. И Коста ей еще послужит.

А вот прибывшие с Ольгой княгини городов русских почти все согласились принять крещение. Долхлеба и Божедарка давно привыкли посещать храмы, в душе уже готовы были обратиться в новую веру, а Милослада Смоленская даже спрашивала – мол, позволительно ли ей будет потом, когда крестится, принять сватов от византийца знатного? Ольга ахнула, проведав, что ни много ни мало сына самого градоначальника эпарха умудрилась пленить смоленская красавица. Ну а насчет брака… Тут все же надо было спросить воли родителей княжны. Так что не прост будет путь Милослады к брачному обряду с полюбившимся ромеем. И все же надежда есть, и куда бóльшая, чем ежели она останется язычницей.

Зато княгиня Тура Полоцкая даже разгневалась на предложение поменять веру, слышать об этом не желала, стала держаться в стороне от других. Те вон все больше имена себе христианские выбирали да обсуждали: кому-то имя Зинаида понравилось, кому-то Варвара, кто выбрал имя Феодора, чтобы почти как базилисса греческая себя ощущать. А вот кто удивил Ольгу, так это невестка ее Сфандра, жена Глеба. Со стороны глянуть, так именно Сфандра, казалось бы, должна была дольше иных сопротивляться: муж ее давно христианской верой проникся, вел жизнь целомудренную, с женой держался осторонь, и люди поговаривали, что это попы Глеба от жены отвадили. Но Сфандра давно с этим свыклась и за невнимание платила мужу тем, что любилась с кем захочется, вернее, кто подвернется. Она и тут, в Царьграде, все больше по ночам пропадала, лишь к утру ее видели, сопровождаемую то ромеем каким, то латинянином заезжим. Ольга на такое ее поведение давно рукой махнула: если жизнь с мужем не удалась, пусть хоть с полюбовниками утешится. А тут вдруг Сфандра стала искренне каяться, о грехах своих твердить и, казалось, только и ждала, когда крестится и замаливать былое начнет. Притворяется? Ольга переговорила о ней с Григорием, но священник сказал, что давно наблюдал за невесткой княгини и пришел к выводу, что ее раскаяние и желание начать с крещением новую жизнь заслуживают доверия. Ведь Сфандра давно не находила себе места в жизни: бесплодная, нелюбимая, ничья по сути… А об одной кающейся грешнице на небесах более радости, нежели о девяноста девяти праведниках, не нуждающихся в покаянии. И он поведал княгине притчу о заблудшей овце. А еще Григорий рассказал ей о любимом ученике Христа Андрее Первозванном. О том, что, как гласит предание, Андрей некогда побывал на берегах Днепра, восходил на холмы, где позже появился Киев, но уже в свой приход Святой Андрей предрек славу великого града, предсказал и благодать Божью на все эти земли до самой Ладоги северной…

Ольга замирала, слушая эти рассказы, а самое главное – она в них верила. Ей казалось странным, что она, обычно ко всему относившаяся с трезвой оценкой и сомнениями, вдруг так прониклась этими рассказами, так жадно слушала. Да уж, воистину душе нужно во что-то верить. Это и успокаивает, и умиротворяет, и радость несет. Уходили сомнения и тревожные терзания, княгине становилось спокойнее, она осознавала важность принятого решения. Так что когда Ольга во главе своего посольства прибыла в назначенный день в храм Святой Софии Премудрости, у нее такое чувство было, словно вот-вот свершится то, чего она так долго ждала. Наконец-то!

117