И ушла. Но все слышала, как Святослав упрекал Свенельда, что тот ведет себя подобно строгому отцу при девице, когда на деле на Малушу никаких прав не имеет.
Малуша пошла еще быстрее, горько ей сделалось. Вон люди поговаривают, что у нее и глаза, и осанка, и улыбка, как у Свенельда. Но ее эти разговоры только сердили. Да и мать рассказала как-то, что Свенельд сам отказался от дочери, когда ее младенцем передали ему древлянские волхвы. Так чего же сейчас из себя родителя строит? Не надобно ей того! Она уже всем и каждому пояснила, что чужой ей Свенельд, что единственный ее родитель – Малк Любечанин, тот, который пестовал ее с детства, учил всему, который грустил, когда она к княгине уезжала. А Свенельд не имеет права вмешиваться в ее жизнь. Чужие они.
Позже она так и сказала Свенельду, когда тот остановил ее, потребовав, чтобы держалась подальше от Святослава. Спокойно так сказала, но с нажимом: мол, не его это дело, не его она челядинка, ей только Ольга госпожа.
– Ну, с Ольгой я сам поговорю, – молвил Свенельд, глядя на высокомерно стоявшую перед ним дочь. – А князю все равно нечего тебя тискать, как чернавку какую-то. И чего ты пошла в теремные, Малуша? Я бы тебе такое приданое справил, за боярина бы вышла.
– Ничего мне от тебя не надобно, воевода.
Хотела было уйти, но потом вернулась. Поклонилась, как и полагалось перед таким нарочитым мужем, как воевода-посадник Свенельд.
– Дозволь спросить, господин.
У него чуть дернулась щека при этом ее «господин».
– Ты ведь за матушкой в Любеч ездил. Приехала ли она?
– До самого Киева ее довез, но там она в град отправилась. Думаю, ненадолго. Малфрида знает, что ее княгиня ждет.
Смотрел, как Малуша уходит, и грустно сделалось. Ну что ему до Малуши? У него есть признанные законные сыновья – Лют и Мстислав Свенельдовичи. А эта сама напросилась в холопки. Но отчего-то ярость обуяла, как увидел, что ее Святослав тискает в подклети. Н-да, сколько таких теремных девок поимел в своей жизни красавец варяг Свенельд, но вот как увидел, что и его дочку это ожидает, – больно сделалось.
Позже, когда говорил с княгиней, Ольга лишь сказала, что Малуша сама дразнит Святослава: то подманивает, то нос задирает. Если так будет продолжаться, то она ушлет ее откуда прибыла. И не до Малуши ей сейчас, другое волнует. Где чародейка? Ольга даже накричала на варяга за то, что в Киеве высадил ведьму. Свенельд же в ответ заявил: а кто ее высаживал? Сказала, что в Киев хочет. А они глядь – Малфрида уже на берегу.
Княгиня тут же отправила гонцов разыскать ведьму. Сама ходила по покою нервная, дергала каменья на перстнях, мяла платочек. Ох, как все неладно! И то, что Свенельд, ее первый воевода, поссорился с князем из-за ключницы, и что Святослав о варяге теперь и говорить не хочет. А ведь Свенельд всегда был первой опорой их власти.
Эти мысли одолевали княгиню до самого вечера. К ней гонцы приезжали, кто из-под Витичева, где собирался ее флот, кто из Киева, где расположились призванные в посольство знатные женщины, вечно чего-то требующие и недовольные, что княгиня им особого почета не выказала. Да еще и купцы с товарами-дарами для базилевса приезжали, думные бояре, каким надо указать, как со Святославом держаться. Ибо те уже прознали, что Святослав со Свенельдом из-за красивой ключницы поругались. Ну и языки же у людей! Вот и решают теперь, кто для них важнее: признанный воевода или мальчишка, которому драться охота и какой на любого готов кинуться. Ольге все эти споры улаживать пришлось, и она заставила Свенельда и Святослава едва ли не рядом на пиру в гриднице сесть, сама сидела как на иголках – вдруг опять заругаются? Но вытерпели оба, даже руки пожали при расставании. Надолго ли лад между ними? Ох, скорее бы Малфрида появилась, пусть повлияет на обоих. Свенельд с ней считается, да и Святослав сызмальства почитал чародейку.
Обуреваемая этими мыслями, Ольга позже обычного легла почивать, а потом долго ворочалась на широкой кровати. В последнее время ее все чаще мучила бессонница, вот и переворачивалась беспрестанно на перинах, хотя уже ночь глубокая настала, в тереме все затихло…
Но именно в этой тиши Ольга и почувствовала рядом чье-то присутствие. Приподнялась, озираться стала. Зубы вдруг застучали, не то от страха, не то от холода. Но холодно и впрямь было неимоверно. Откуда такая стужа в травне месяце? А вон же и резные фигурки на изголовье ложа княгини будто инеем покрылись, пальцы зябнут при касании. Позвать бы кого, пусть принесут жаровню с углями, но отчего-то голоса подать не могла. И тихо так вокруг было. Ольге казалось, что в обступившей ее тишине можно различить дыхание всех постояльцев и челядинцев ее терема от повалуш до погребов. Ни тебе скрипа половиц, ни оклика часовых на стенах города, будто весь мир заснул.
И тут совсем рядом прозвучал негромкий голос:
– Если все равно не спишь, давай поговорим, раз уж звала.
Княгиня резко села, нервно сжала переброшенную на грудь косу. Произнесла как можно спокойнее:
– Ты, что ли, напугать меня задумала, Малфрида?
– Зачем напугать? Просто утихомирила всех, чтобы не мешали. Раньше я приходить не хотела. Шумно у тебя тут, еще и священник этот огинался… чтобы его кикимора грызла, лешие щекотали.
И вспыхнул огонек свечи – без стука кресала об огниво, а словно свеча сама собой загорелась.
Потом они сидели и разговаривали. Княгиня в пушистой длинной шали поверх рубахи и Малфрида в расшитой оберегами на предплечьях рубахе и домотканой, крашенной в темно-алый цвет запашной юбке. Обе простоволосые. Но княгиня-то у себя была, а Малфриде просто так хотелось. И теперь ее темные густые волосы, слегка взлохмаченные и пышные, ниспадали по ее плечам и спине, придавая облику чародейки нечто дикое, своевольное. Но она и была дикой и своевольной. Ольга ее хорошо знала и давно дивилась, как это чародейка столько лет прожила с мужем. Хотя Малк Любечанин был человеком покладистым и мягким и понимал, на ком женат. Ни с кем иным строптивая ведьма и не ужилась бы. Но если ранее, когда Ольга о муже ее спрашивала, Малфрида обычно нежной лицом становилась, то теперь только посмотрела недобро, даже в глазах ее темных отсвет желтоватый колдовской мелькнул.