Ведьма в Царьграде - Страница 59

Свенельд еще рассказывал о семье императора, но Ольга невольно о своем подумала. Вспомнила, как, прогуливаясь по городу, однажды увидела императрицу Елену, ехавшую в золоченых носилках на богомолье в некий отдаленный храм. Правда, княгиня видела ее лишь мельком, отметив, что та уже немолода и лицо ее полно какого-то тихого смирения. Ну, у ромеек высшим украшением женщин считаются скромность и послушание. Они вон рядятся в каменья самоцветные, шелками себя украшают, а все же священники их учат, что жены должны являться «в приличном одеянии со стыдливостью и целомудрием» и украшать себя не роскошными цацками, а добрыми делами. Священник Григорий читал Ольге эти строки из «Послания святого Павла», а когда она заявила, что нигде не видела более нарядных и роскошно украшенных женщин, чем в Константинополе, Григорий сказал, что так мужья одаривают женщин за радость семейного счастья. Княгиня согласилась с этим, сказала, что и на Руси воины любят богато одаривать своих избранниц, что чем более богато убрана какая жена, тем заметнее высокое положение ее мужа. Однако Григорий ответствовал, что все не так. И браки на Руси ненастоящие, а просто сожительство, не освященное брачным таинством. Ольга же заспорила с ним, они вообще часто спорили. И тогда Григорий сказал, что Ольга слишком привыкла к власти, потому и одинока. Ибо властной женщине не суждено познать радости любовной, и только послушной, почитающей своего избранника женщине дается счастье в супружестве.

Ольга тогда вспомнила Игоря. Разве она когда перечила ему? Нет, всегда послушной была, а если и хотела на своем настоять, то только уважительными уговорами располагала мужа принять ее желания. И Игорь всегда прислушивался, считался с ней. Ее же и править оставлял, когда отправлялся в походы. Причем ни боярам своим, ни удельным князьям никогда такой воли не давал, как жене. Все то знали, все с этим сжились. И, может, почитая ее, он и не взял в терем иную жену, меньшицу. Даже его последняя любовь к чародейке Малфриде не сделала ту соперницей Ольги во власти. Да что там говорить, ведь потому, что Игорь так суложь свою возвысил, иные князья своих жен тоже величали. И все от Игоря пошло…

Ольга вдруг ощутила укол в груди при воспоминании о нем. Скольким же она ему обязана! Не диво, что и по сей день с теплотой вспоминает, и не было в ее жизни никого значительнее его, любимее…

– Ты ведь не слушаешь меня, княгиня пресветлая! – ворвался в ее думы резкий голос Свенельда.

Она поглядела на него. Хорош. И на Руси, и в державах заморских таких красавцев еще поискать надо. А этот еще и любит ее. Но ее он любит или положение ее высокое?

И она спросила с прохладцей в голосе:

– Ну и что ты ответил обласкавшему тебя Никифору? Обещался ли доставить русов в войска его?

Свенельд заложил пальцы рук за блестевший наборными пластинами пояс, тряхнул ниспадавшими на плечи светлыми волосами.

– А то и ответил, что не правомочен я решать. Сказал, что пусть они меня и кличут анепсием твоим, но главное слово в таких вопросах только правительнице надлежит сказать. Вот когда покличут тебя ко двору, когда уложат ряд о нашей вечной дружбе с Византией, тогда и будет то решено.

У Ольги потеплело на душе. Ишь, не возгордился от оказанной милости, на нее сослался. И захотелось вдруг подойти, положить руки на его широкие плечи, заглянуть в зеленые, как болото, глаза.

Они стояли друг перед другом, разделенные покрытым яркой скатертью столом, на котором мерцал бронзовый светильник со многими фитилями. Было светло, но все же в этом неровном освещении Свенельд не заметил, как по-особенному глядит на него обожаемая княгиня. Да и думал, похоже, об ином, потому что сказал:

– Раз пропустила, о чем ране сказывал, я повторю. Меня еще про Малфриду расспрашивали.

Ольга медленно перевела дыхание, провела как бы невзначай рукой по вышитой кайме на рукавах.

– А что Малфрида? Какое кому до нее дело? Я брала ее с собой в надежде, что от нее толк будет. А она вон даже на берег сходить не пожелала. Сидит себе среди тюков с товарами на ладье, уж сколько раз я велела прийти – не идет. Ишь, а в Палатии о ней уже знают.

– Знают, – кивнул Свенельд, – и это меня тревожит. Спрашивается, откуда только прибывшему полководцу о ней известно? Но и он спросил, правда ли, что русская архонтесса привезла с собой ведьму, которая темные силы может нагнать на град. И кто такое ему поведал? Не иначе как христианин твой проболтался.

– Тут, куда ни глянь, христиане. А Григорию я о чародейке своей молчать не приказывала. А побояться ее – экое диво. Пусть думают, что есть у меня некто могущественный и великий, кто служит мне верно.

– Эх, Ольга! – Свенельд резко махнул рукой. – Тут все не так, как в наших краях, где чародейство привычно. Тут священники любого, кто колдует, не одобрят, а то и озлятся на него. Вот тот же Никифор вроде с интересом спрашивал, но глаза у самого колючие были. А присутствовавший при нашей беседе священник даже плеваться и креститься стал, когда я о Малфриде отвечал. Я говорил, что она никакого зла ромеям не несет, однако, пока толмач речи мои переводил, священник все гневался и лицо у него недоброе было.

– Ха! Я давно заприметила, что эти длиннополые только прикидываются ягнятами смиренными. Что, на Малфрид у им поглядеть любо? Так я прикажу ей явиться, пусть увидят и успокоятся.

Свенельд ответил не сразу. Когда заговорил, в голосе его звучала неуверенность:

– Стоит ли ромеям нашу Малфриду показывать? Хотя, может, и придется. Вон тот же Никифор дал понять, что, пока наша чародейка не посетит храмы, пока не убедятся, что зла от нее нет, тебя вряд ли допустят ко двору базилевса.