Ведьма в Царьграде - Страница 88

– Ладно, ладно, хватит! – перебила его Малфрида. – Что со мной – я и сама ведаю. А вот что мне неведомо, что меня поражает и возмущает, так это твое решение принять чужую веру! Почему не отвечаешь на этот вопрос? Стыдишься предательства?

– Нет. Я стал христианином потому, что понял, что христианская вера и есть истина.

– Да ну? – хмыкнула, выгнув бровь, чародейка. – А как же наши боги? Горячий Сварог, могучий Перун, щедрый Даждьбог. Они не истина?

Никлот поднялся, подлил масла в лампадку, поправил фитиль.

– Здесь их считают демонами, – произнес он негромко. – Сперва меня это возмущало. Потом понял – они считают демоническим все, что рождается от страха и незнания. Так и старые боги. Они появились издревле, когда наших пращуров пугало необъяснимое, вот люди и создали себе богов, олицетворяющих то, что казалось им непостижимым. Так было и у нас, и в других землях – везде, где люди наделяли силой все непонятное себе. А ведь то, во что начинаешь верить, может однажды и появиться. Другое дело, что к своим богам люди испытывали не столько благоговение, сколько страх. Боги должны быть великими, их надо опасаться и задабривать, чтобы они не лишили жизни, не послали ненастья. Отсюда и это поклонение, жертвоприношение, требы, надежда, что грозные боги помилуют… а то и помогут. И божества привыкли к поклонению, какое возвысило их и дало столько силы. Они ждут жертв, чтобы взамен дать вымоленную милость. А вот Христос… Он пришел на землю, он воплотил в себе суть самого Господа, но знал, что ему самому однажды суждено стать жертвой. Да, смертные люди, привыкшие почитать высшие силы, до такого не додумались бы. Но меня поразило, что христианский Бог, даже пострадав от людей, не требовал мести, не грозился, а только просил за них Создателя. «Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят».

– И что, поверившие Ему ничем не обязаны своему заступнику? – недоверчиво спросила Малфрида. – Неужели Он, как балующий родитель, только награждает своих погубителей?

– Совсем нет. Но все же Христос обладает силой, которая больше дает. Если веришь в Него душой. Конечно, и в этой вере есть свои требования, подчас суровые. Но они ближе к тому, чтобы поддерживать мир и продление жизни. Не укради, не убий, не возжелай – это для многих приемлемо. Христос учит милосердию, созиданию. Поэтому многие поверили в Него. А когда столько людей верит – это великая сила! И пусть мир несовершенен, пусть люди несовершенны, но вера меняет их к лучшему. А лучшее и есть истина. По крайней мере для меня.

– Но не для меня! – Малфрида так тряхнула головой, что куколь сполз с ее головы, волосы рассыпались. – Истина в том, что чувствуешь и видишь. И для меня истина открывается, когда я превращаюсь в зверя или птицу, когда поднимаюсь в воздух и ощущаю, как гроза удесятеряет мои силы.

– Но ты не совсем человек, Малфрида. Обычные люди этого не могут.

– Но ведь ты мог! Ты был могучим чародеем и отказался от этого, чтобы… чтобы сидеть тут! В темноте и над книгами! А жизнь проходит мимо.

– Жизнь… – Никлот вздохнул. – Да знаешь ли ты, женщина, что только тут я наконец-то и начал жить!

Теперь Никлот бурно задышал, голос его повысился. Малфриде было странно видеть таким взволнованным ранее всегда спокойного, будто отстраненного от всех в своем мудром величии волхва. А он вдруг стал рассказывать, как некогда, даже зная, что ожидает древлянское племя – его племя! – не сделал ничего, чтобы попытаться помочь своим. Не хотел, не стремился. Некая равнодушная лень владела им, он знал, что многие погибнут, что темнота воцарится в его земле, что кровью великой заплатят древляне за своевольство, – но его это не волновало. Так же безучастно отнесся он к тому, что иной волхв, звавшийся Маланичем, набирает мощь, опираясь при этом на темные, враждебные миру людей силы. Да, Никлот это видел, но ничего не сделал, чтобы помешать подавшемуся к темным волхву. Ибо все тогда казалось ему мелким, суетой, не стоящей внимания. Не спокойнее ли существовать просто так, забыв обо всем?.. И надо прочувствовать, чтобы понять, насколько сладко подобное бездействие.

Малфрида вдруг вспомнила Жерь. Опять возникло гадливое ощущение, как и тогда, когда находилась рядом с ней.

– Никлот, ты знаешь про Жерь?

Он кивнул. Его глаза белесо светились под капюшоном. Он по-прежнему внушал некое почтение своей древностью и величием.

Малфрида сказала:

– Но ведь до того, чтобы стать таким, как Жерь, тебе было далеко.

– Да. Жерь – самое древнее существо, полное вырождение. Вечная жизнь убивает в живущем все человеческое, превращает его в нелюдь. И я бы пришел к чему-то такому. Можно сказать, я был уже почти таким… Если бы не нашел в себе сил уйти.

Он вдруг оживился, стал рассказывать, как вышел однажды на тропу, побрел по ней, никого не упредив, куда направляется. Просто шел, заставляя себя двигаться вперед. Лишь на миг он остановился, навеяв чары, чтобы его не могли разыскать. Почему? Он ведь знал, что его будет угнетать чужое вмешательство, вот и не хотел, чтобы просили о возвращении, чего-то требовали, хотел лишь, чтобы оставили в покое. Ушел в темную ночь и метель. Колдовская сила грела его, а человеческие силы от движения по снегу против ударов ветра стали постепенно таять. Но он продолжал идти, ибо понимал, что если расслабится, то окружит себя привычным магическим кольцом, схоронится в нем, чтобы не погибнуть. Ибо погибать вечно живущий Никлот не собирался. Тот, кто так долго живет, страшится уйти за кромку. К тому же волхв двигался по пути, где, как он знал, имеются источники живой и мертвой воды. Думал воспользоваться ими, когда иссякнут силы, да и набрать в дорогу чудотворной водицы тоже собирался. А вот куда он тогда направлялся – не ведал. Просто надо было на что-то решиться… Заставить себя решиться.